И Намор - В третью стражу [СИ]
- Я сильно ошибусь, если предположу, что имею удовольствие видеть перед собой профессора Матезиуса? - Если Якобсона и Трубецкого Ицкович хотя бы на фотографиях видел, то про Матезиуса он знал так мало, что кроме как тыканьем пальцем в небо его эскападу назвать было сложно. Но он не ошибся! Он снова угадал.
"Карта идет, как сумасшедшая", - довольно усмехнулся Ицкович, чувствуя, что сегодня у него все получится.
И в самом деле, зачем он поехал на улицу Железну, если ему нужно было на Рыбну? Но сегодня Ицковича вела интуиция и дивная мелодия, поселившаяся в душе, и Олег решил, что хуже не будет. А если и будет, то, - что с того? Все равно, это жизнь в займы, и, коли бог решил назначить ему подвиг, то не за тем, вероятно, чтобы прибить в самом начале квеста. И Олег минут сорок провел в каварне около Карлова университета, беседуя с умнейшими людьми эпохи и поминутно ловя себя на мысли, что сидит за одним столом с тем самым Ромкой Якобсоном, с которым за двадцать лет до того сиживали Маяковский и Хлебников. Может такое быть? Да не в жизнь! Хотя старого Романа Джакобсона Ицкович видел в Бостоне в 1981 году. Но, согласитесь, увидеть из глубины переполненного зала старика на кафедре, - это совсем не то же самое, что сидеть с ним же молодым за чашкой кофе!
А потом, распрощавшись с тремя гениями современной лингвистики, Олег, не торопясь - а куда ему, спрашивается, было торопиться - пошел импровизировать дальше. И ничего удивительного, что ноги принесли его в Йозефов на Тинску уличку в еще одну каварню, где он просто не мог отказать себе в чашке кофе и рюмке сливовицы.
"А если развезет? - спросил он себя, усаживаясь на чувственно скрипнувший венский стул у круглого столика. - С двух-то рюмок?"
Интерьер в кафе, по-видимому, давно не менялся, если менялся вообще, и Олег мог на вполне законных основаниях вообразить, что вот сидит он здесь, пьет кофе, и рюмочка со сливовицей дожидается своего часа рядом с сахарницей. Сидит, значит, как ни в чем, ни бывало, в Праге 1936-го года, напевая несуществующий еще шлягер про танго в Париже, пьет кофе и раздумывает о том, не закурить ли сигару, и вдруг - вот сейчас, например, зазвенит колокольчик, и Олег повернется на звук, и увидит входящего в кафе Франца Кафку. Каково?!
Не случится.
"В каком году умер Кафка? - пытается вспомнить Ицкович. - В 1924 или 1926?"
И в этот момент колокольчик над входной дверью действительно звенит, Олег поворачивается и замирает. Даже сердце в груди сбивается с ритма. Но оно того стоит, - в каварню входит женщина-мечта. Такое впечатление, словно сошла она с одной из работ Мухи, а может быть, - бери выше?
"Климт... Боже мой, это же Климт!"
Олег, словно завороженный, глядит на нее, а она - вот же пропасть! - на него. Смотрит, не мигая, глаза в глаза, и, кажется, что ее огромные голубые глаза становятся все больше и больше, и нет уже белого удлиненного лица с правильными тонкими чертами, а есть только эти огромные глаза, способные поглотить Ицковича целиком. Поглотить и...
"Ох!" - женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается.
Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос - кокаинистка или просто замерзла? - пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру.
Если бы не Дело в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Хейнлайном, который по-нашему: сука Гейнлейн?
"А никак!"
И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное - пусть и мысленное - ерничанье не может отменить того факта, что он смертельно ранен и - вот ведь жизнь! - нет исцеления для этой раны.
А между тем, женщина, похожая на молодую Ию Савину - ту, еще из "Дамы с собачкой" или даже моложе, - не может больше игнорировать хамского поведения забывшего о приличиях господина и, нахмурившись (но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей, у Ицковича чуть не случился инфаркт), идет мимо него к свободному столику.
"Мой бог!" - кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве,... через семьдесят лет.
I once was a maid, tho' I cannot tell when, - пока еще тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос:
And still my delight is in proper young men;
Some one of a troop of dragoons was my daddie,
No wonder I'm fond of a sodger laddie[58],... - Тогда он поддразнивал ЕЁ, но сейчас...
Женщина услышала и вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили большее, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы - каким-то чудом - это была Она:
- И этим родством я горда!
И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Вини Пуха сообщила:
- Tut-tut, it looks like rain.
И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета тогдатошним - он справился.
- Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный! Танюшка!- отозвался по-русски на "пароль" Баст фон Шаунбург, вставая и, в удивлении, - жестом рыбака "вот такая сорвалась", - разводя руки.
- Олег-х-х-х..., - выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. - Олег!.. - Повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.
Глаза ее - чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, - мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши...
- Пятачок!.. Ты... совсем... девочка теперь... девушка... - Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, - почти сорокалетнюю, - женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватывало, и в эту минуту напрочь вышибало теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.
- Ты совсем не изменилась! - Объявил он вслух и тут же устыдился. - То есть, стала еще красивее! То есть... ты и была очень красивой..., - и замолчал, окончательно запутавшись.
Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным чуть приосевшим голосом:
- Тушь потекла, посмотри: не размазалась? А ты совсем другой, может это и не ты? Волосы русые, нос прямой, глаза серые... или голубые? - перечисляла Татьяна, разглядывая незнакомого знакомца.
- Я, я! - Быстро ответил Олег по-русски. - Я это я... в смысле Ицкович, в смысле... А ты? Кто ты? Простите, ваше имя-отчество не Марфа Васильевна?
- Буссэ, Жаннет Буссэ. Я...
- Очень приятно... эээ... царь... эээ... Бонд, Джей... - Олег не закончил шутку, - француженка, полагаю?
- Oui, monsieur. Cela ne vous plaоt pas?[59] - спросила Жаннет, уловив что-то в интонации Ицковича.
- J'aime bien votre nouvelle coiffure. Je suis content de vous revoir[60]. - ответил невпопад Олег глупой фразой из разговорника. - Ты же знаешь: я не говорю по-французски! Разрешите представиться, фройлен, - перешел он на немецкий, - Себастиан фон Шаунбург.
- Du bist der Deutsche! - перешла на немецкий и Татьяна - Lächerlich, ihr dem Gott![61]
- А вот по-немецки ты говоришь все с тем же нижегородским, а не с французским прононсом! - рассмеялся Олег и, отодвинув стул, усадил неожиданно возникшую из того бытия Татьяну за стол.
- Das ist der Pariser Tango Monsieur, Ganz Paris tanzt diesen Tango Monsieur - голосом Мирей Матье с характерным грассированием тихонько напела Жаннет.
"Она что знала?! Или совпадение?"
- О-ооо... Парижское танго... Вот так!? - только и оставалось сказать Олегу, - там... эээ... тогда... ты только наших изображала, а эту песенку пела ужасно...
- А ты - врал! - с веселым ехидством разоблачила Татьяна. - Я так и знала!
- О, нет! Только комплименты, "Лаванда" у тебя получилась великолепно! - ответил Олег, прижимая руку к сердцу.
Татьяна улыбнулась, что-то вспомнив...
- Это Жаннет, она у меня бакалавр философии, специалист по Гёте.
Напряжение ушло, но пережитое ими потрясение было того рода, что выбрасывает адреналин в кровь, а бешено стучащее сердце ускоренно разносит его по организму, побуждая к физическому действию: бежать, рубить или... в постель!
- У меня ужасно разболелась голова. - Потерев виски, сказала зарозовевшая щеками Татьяна - всегдашняя ее реакция на небезразличных ей людей, - но взгляда не отвела. Смотрела на Олега так, словно предполагала увидеть проступающее сквозь черты молодого немца знакомое по прошлому лицо "старого" еврея. Но, увы, если ей досталась здесь практически ее собственная внешность, Олегу - к добру или нет - не настолько подфартило.
"Чужое лицо.... Была, кажется, такая книга, или это было кино?"
